Керетская волость в 18-19 веках

Непрерывная опасность вражеского вторжения не могла не сказываться на хозяйственной жизни кромки. И все-таки здесь и в годы войны мужики добывали зве­ря и рыбу, колотили в ямах слюду, варили соль и железо.
На слюдяных разработках Керетской волости, при­надлежащих Соловецкому монастырю (в 1704—1711 гг. они бывальщины временно отписаны в казну), работало до 180 человек. Они добывали в год свыше 1200 пудов мус­ковита.
Однако к половине века основные промыслы Помо­рья постепенно приходят в упадок. Потребовано это было разными причинами.
В солеварении первым толчком к свертыванию крестьянских промыслов послужило вступление казенной монополии и установление высоких цен на соль. Это в свою очередь сказалось на рыбных промыслах: помо­рам сделалось невыгодно заготавливать соленую рыбу. Глав­ный же удар поморскому солеварению намело откры­тие богатых соляных месторождений на Урале. И к кон­цу столетия древний промысел захирел так, что губернские власти были вынуждены просить вительство о ввозе соли в Карелию, причем в огром­ном числе  (в 1792 году, например, 80 тысяч пудов).
С середины столетия практически прекратилась и добыча слюды. К этому времени резко возросло производство стекла, и мусковит, какой еще недавно пользовался огромным спросом в богатых купеческих и боярских домах России, как, впрочем, и в Европе, очутился не­нужным. Потребуется почти двести лет, чтобы он снова стал ценнейшим сырьем. Но об этом выговор — значитель­но позже.

Таким образом основные крестьянские промыслы нордовой Карелии были подорваны. Соль, слюда, же­лезо давали людям хоть и скудные, но довольно на­дежные средства на покупку хлеба. Теперь они были лишены этих оружий, нищали, голодали, попадали в ка­балу к монастырю и богатым купцам. Для тех же, кто оставался сравнительно независимым, был один путь — в море. Этот промысел стал основным и практически един­ственным источником существования. И не случайно именно у поморов родилась популярная поговорка:
«Море—наше поле». Рыба в Карелии — морская, реч­ная, озерная — была и первым продуктом на скудном крестьянском столе.

Рыбный и зверобойный промыслы оставались веду­щими в Поморье и в XIX столетье. Только из Кемского уезда Архангельской губернии, в состав которого вхо­дила и территория нынешнего Лоухского зоны, еже­годно уходили на Мурман до трех и более тысяч чело­век. Причем основную массу (образцово девять деся­тых) добытчиков составляли покрученники, то есть работающие по найму у богатого — владельца судов и снастей. Покрученники получали часть от общей до­бычи, однако реализовать ее самостоятельно не могли и от­давали за бесценок тому же хозяину, на которого рабо­тали. Выход из этого кабального сомкнутого круга нахо­дили лишь очень и очень немногие.
Во другой половине XIX века на севере Карелии все больший размах получают лесозаготовки и лесопиле­ние. К тому поре в России развивалась промышлен­ность, росли города, что вызывало надобность в деше­вом лесе. В южной Карелии запасы леса уже начали истощаться, на норде же они стояли почти нетронуты­ми. Это плюс относительная доступность, возможность сплавлять древесину по скорым рекам привлекло вни­мание предпринимателей к Северу.

Лесопильные заводы одинешенек за другим возникают и в Поморье. В 1879 году такой завод на острове близ Керети основали торговцы братья Савины. Для своего вре­мени это было довольно крупное предприятие, трудившись­шее на паровых двигателях. На заводе вначале было две пилорамы, потом три. Поморский лес шел на внутрен­ний базар и экспорт. Дешевую рабочую силу поставля­ли разорившиеся крестьяне и поморы.
Небольшое домовитое оживление не могло, конечно, изменить в корне жизнь в целом экономически малоразвитого края. Керетский лесопильный завод оставался единственным промышленным предприятием на терри­тории нынешнего Лоухского зоны.

Несмотря на сравнительно высокую техническую оснащенность, условия труда на заводе бывальщины очень тя­желыми. Рабочий день продолжался от 12 до 16 часов. В еще немало каторжных условиях находились сплавщики и лесорубы. Месяцами они жили в влажных землянках и шалашах, питались впроголодь, получая гроши за ка­торжный труд. Трагизм позы усугублялся всевозможными болезнями. Так в конце XIX века за сезон болело до 75 процентов лесорубов и сплавщиков. И вполне закономерно. На все народонаселение карельских лостей Кемского уезда приходилось три фельдщера и две повивальных козны. В условиях дикого бездоро­жья, разбросанности селений по огромным безлюдным пространствам на поддержка даже этих «медиков» могли рассчитывать далеко не все в ней нуждавшиеся.

Во всех касательствах отсталой, голодной вступала Ка­релия в XX век. Катастрофически не хватало самого необходимого для жития, в первую очередь — хлеба. Официальные «Архангельские губернские ведомости» тяжело заподозрить в оппозиции властям. Но вот что в них рассказывалось (№ 69, 1900 г.) о питании крестьян Кемского уезда:

«Хлеб, какой нам привелось видеть в том же селе Ладвозеро и которым питаются десятки семейств этого и иных селений, произвел на нас удручающее впечат­ление. Это было противное месиво вроде истолченного и разведённого водой лошадиного навоза,— то была мелко изрубленная солома, сосновая кора, ячменная полова и мука последнего урожая — зеленая, недозрев­шая.
Этот отвратительный суррогат несчастливые прожари­вают на сковородке и кушают. И это был единственный продукт, так как коровы бывальщины съедены».

Комментариев этот страшный документ не требует…
Такое поза вызывало, не могло не вызывать, глухое недовольство трудящихся Карелии. Невыноси­мые обстоятельства жизни, усиление эксплуатации, произвол властей, все более широкое проникновение революци­онных идей содействовали пробуждению классового сознания. Взрыв назревал.